Уже древние мудрецы сформулировали парадокс: «Как можно искать то, что мы не знаем? Если мы знаем то, что ищем, то зачем нам его искать?» Уже само отношение между знанием и незнанием волновало умы своей неопределенностью — то ли они как-то сочетаются друг с другом, то ли противостоят друг другу. Особую загадочность нес образ незнания, где явное отрицательное значение способно скрывать и некий положительный смысл. Б. Паскаль предложил различать два представления:
а) полное неведение, с которым рождается человеческий разум;
б) неведение, присущее умам, достигшим некоторого уровня познания.
Конечно, самым интересным и перспективным является второй вид незнания, которое Н. Кузанский называл «ученым незнанием». Оно таит в себе некоторую связь со знанием и тем самым обещает через соответствующий анализ раскрыть важный аспект проблемности. М.А. Розов предложил терминологическое различие: первый вид — это «неведение», т. е. состояние, выражаемое формулой: «я не знаю того, чего не знаю» Здесь незнание пребывает в своей абсолютности. Второй вид можно назвать собственно «незнанием», живущим по формуле Сократа: «я знаю, что я не знаю». Оно выражает границы познания, по-своему содержательно и формулируется в виде задачи .
Ключевым моментом здесь является представление о пограничном сочетании знания и незнания. Понять такой узел весьма непросто и это показала философская дискуссия в Англии на протяжении 1920—1930-х гг. Представители скептицизма заявляли, что человек не может знать ни одной эмпирической пропозиции (суждения-предложения) в том смысле, истинна она или нет. В противовес им Дж. Мур доказывал обратное, защищая здравый смысл, что большинство людей исходят из следующих образцов: «Я знаю, что я человек», «я точно знаю, что это дерево» и т. п. Н. Малькольм согласился с позицией Мура, но ввел в нее уточнение: каждому утверждению должна предшествовать ситуация сомнения и вопро- шание должно определять положение ответов. Л. Витгенштейн пошел еще дальше и показал зависимость вопрошающего мышления от обязательной группы несомненных утверждений. Эти знания каждый раз принимаются в качестве достоверных и они очерчивают те пределы, в рамках которых и может протекать мышление, выдвигая вопросы и рассуждения о них. Только в структуре пропозиций, находящихся вне сомнений, может возникнуть вопрошание, ищущее новые ответы. Вот уж, действительно, «сомнение рождается у подножия истины» (Б. Кроче).
Вывод Л. Витгенштейна согласуется с мнением Аристотеля, который полагал, что «легче спрашивать о вещи, когда что-то мы знаем о ней». Если принять формулу движения познания от неизвестного к известному, то она выражает лишь часть реальной динамики. В любой области деятельности, где требуются осмысленные поступки, внутренний исходный пункт образуют наличные когнитивные ресурсы, и только в них возникает то незнание, которое в дальнейшем может обернуться новым знанием. Вот почему незнание следует рассматривать как коррелят реального знания, внутри круга которого только и возможна проблема.
